О «мемуарах» Солкина (см. его ЖЖ: Часть I – http://victorsolkin.livejournal.com/23096.html; Часть II – http://victorsolkin.livejournal.com/23386.html; Часть III – http://victorsolkin.livejournal.com/23807.html; Часть IV – http://victorsolkin.livejournal.com/23820.html; Часть V – http://victorsolkin.livejournal.com/24095.html).
Отвратительные воспоминания. Просто спаситель науки какой-то выискался. После их прочтения лишний раз убеждаюсь, что нынче модно красоваться и выделять себя контрастом, поливая окружающих грязью. Авось из этой грязи подобие масла сотворится и можно будет куда-нибудь выскочить. Неприлично. …А боязнь прослыть совком в купе с критикой в адрес своих бывших коллег обнаруживает как раз просто человеческую низость. Повторюсь – это отвратительно. Неприятно было читать… Эти воспоминания именно нынешней формации. Так раньше своих бывших коллег не хаяли, а уж тем более после увольнения. Просто сборник сплетен какой-то (http://community.livejournal.com/museology_rsuh/27340.html).
А сколько этому поганцу, простите, лет? (http://joy-for-ever.livejournal.com/29657.html)
(Солкин) Опыт очень большой, несмотря на возраст. Он позволяет многое переосмыслить уже сейчас (http://victorsolkin.livejournal.com/45372.html).
Ramesses: «Мемуары» Солкина (род. 1977) – это отдельная песня. Свою «маленькую солкиниану» предва-рю релевантной цитатой из сети:
…задумалась я о некоторых странностях характера г-на Солкина. Какая-то пугающая, просто-таки эпическая серьёзность по отношению к собственной персоне, к науке египтологии, да и к жизни в целом. Эдакий угрюмый жрец-фанатик с характерным огоньком, какой светится в глазах собак, когда они собираются всерьёз покусать (http://maria-gorynceva.livejournal.com/66547.html).
Итак, «президент ассоциации Маат» В.В.Солкин в «мемуарах» о музее, о людях, о себе.
(вместо эпиграфа) Будучи человеком независимым и свободным, я могу себе позволить многое из того, о чем и не мечтают коллеги. Могу говорить то, что думаю, вслух… Я прошел достаточно долгий путь для того, чтобы заниматься тем, что хочу. И на этом пути преград было больше, чем ровных участков. Я просто работал, старался идти в глубь специальности и при этом оставаться самим собой. И у Вас тоже получится, если Вы будете бороться за свое. С умом бороться, внимательно оглядываясь вокруг. …Ведь никто и не обещал, что будет легко… Воспоминание – очень многомерная вещь. Что-то вспоминать приятно, что-то больно. Ясно одно – вспоминать полезно. И для себя и для других... Я всегда открыт для дружбы :)
И вот, в начале сентября 1991 года, мы вошли в здание Музея через задний подъезд… За столом сидела Алла Сергеевна Стельмах, миниатюрная седая старушка с резким недобрым взглядом… Она долго изучала меня своими пронзительными бесцветными глазами, потом так же долго изучала заполненную анкету, что-то невнятно бормоча про себя…
Лекции «Клуба юного востоковеда» оказались чрезвычайно скучными… Помнится, Египет читала Анна Михайловна Печикян, выкрашенная блондинкой женщина средних лет… Темы она не знала абсолютно… На вопросы она отвечала покровительственно-неприязненно…
Работник научно-методического отдела – А.Н. Баранов, человек конфликтный и крайне недалекий, избавиться от которого дом на Волхонке мечтал многие годы … возомнил себя египтологом, и стал вклиниваться в процесс работы, только тормозя его на самом деле…
Порой появлялась Н.М. Никулина из МГУ, невзрачная и безынициативная … которая занималась критским искусством и разбиралась в египтологии предельно плохо… Все практиканты, которые приходили в Сектор с факультета искусствоведения МГУ – за редким исключением бестолковые, совершенно не разбирающиеся в Египте девицы… Впрочем, их руководительница, г-жа Никулина, никогда не специализировавшаяся на Египте, но его в МГУ читающая, также поражала безграмотностью того, что говорила…
Из тех, кто знал свое дело весьма и весьма неплохо, в Сектор допускалась лишь О.В. Томашевич … затравленная и, в свою очередь яростная, губившая многие молодые души собственной неудовлетворенностью, вымещая на студентах то, с чем обрушивалось на нее саму руководство кафедры Истории Древнего мира МГУ…
…в секторе сидит спесивый тунеядец… Да и может ли заниматься памятниками человек, в них ничего не понимающий, увлеченный лишь собственной персоной?
Здесь, в залах, где я провел часы, а она лишь минуты, всесильная Ходжаш в этот момент казалась смешной. Потому что не знала элементарных вещей, будучи доктором искусствоведения… По сути своей она не могла ответить на большинство моих вопросов, не знала элементарных вещей…
Инициатив у Ходжаш почти не было… Единственное, с чем она всегда была готова пойти на абордаж более или менее финансово состоятельного человека, были ее собственные «публикации» египетских памятников ГМИИ…
Те работы, которые она выпустила … показали весь тот ужас непрофессионализма, который царил в Секторе… Ошибки в этикетках насчитывались десятками, памятники неверно датировались, несостоятельные атрибуции наполнили собой и массивный каталог выставки… Не сведущий в памятниках (казус, однако! – R.), историк и прекрасный филолог Сущевский по сути не проверил работу Ходжаш, которая оказалась ужасающей…
Уж слишком своенравной была она, делавшая все возможное, чтобы не пускать и на порог хранилища других египтологов. А вдруг кто-то возьмет и издаст какой-то памятник лучше, чем она? Т.е. не просто приделает к картинке корявую подпись, а проанализирует памятник… Хорошо помню фаянсовую статуэтку богини Исиды с сыном… Она была погребена в песках Египта тогда, когда история мира еще и не задумывалась о Карле Великом, географических открытиях и войнах Ивана Грозного… Боги мои, ей, созданной в VI в. до н.э., было уже 500 лет, когда родилась та самая Клеопатра… Мое чутье к памятнику в итоге привело Ходжаш к мысли сделать меня своим ассистентом…
…молодой человек, которому Ходжаш по глупости дала сложнейшую тему…
Довольная бесплатной и качественной работой, Ходжаш впервые привела меня в Сектор… Начались шесть лет большой работы … и, главное, выживания личности. Хозяйке «запретного города» не были нужны личности. Ей были нужны слуги… Невероятная деспотия потрясала… сотрудники зачастую ломались… Ходжаш никогда и никому ничего не забывала и не прощала… Ее ярость была совершенно неописуема…
Коллеги, гостившие в ее доме, которые некогда испытывали ее неприязнь, позже нередко находили в верхней одежды иглы и булавки… Мадам не брезговала поколдовать. Это известно очень многим… Я совершенно не хочу выставить Ходжаш мегерой. Она очень разная, о чем я пишу. Просто очень редко кто внутри специальности позволяет себе писать правду. Оставим на ее совести ее иголки (а Солкину – его «специальность» – R.).
От настроения Ходжаш зависело все. Если она смеялась – надо было смеяться, если злилась – молчать, если обвиняла кого-то – соглашаться. Любое отступление классифицировалось как предательство, собственное мнение – как измена… Инициатива не приветствовалась, какая бы она ни была … все тот же отказ, нежелание, а порой и агрессия…
Наверное, там, в молодости, осталось и желание заниматься наукой, медленно выцветшее, как старое полотно… Осознав свой возраст и реальное положение дел в Секторе, в те годы, привлекая молодых, Ходжаш могла бы вырастить неплохую плеяду египтологов, став если не их учителем, то покровителем-администратором, человеком которого бы любили и уважали. Увы, это сделано не было, она предпочла деспотию и ненасытную страсть издать все что можно под своим именем, пусть плохо, но издать, не допуская молодых…
В Секторе в те годы царило безвременье… Среди тех людей, что порой, словно призраки, появлялись в полумраке Сектора, египтологов было мало. Исключением была лишь В.А. Головина, … близкая подруга Ходжаш, служившая заместителем главреда «Вестника древней истории», тусклого, на десятки лет отставшего от мировых стандартов журнала, который на обломках советской системы ее апологеты пытались объявить знаменем отечественной науке о Древнем мире. Ее интересовали гранты, деньги, иностранные контакты, … о чем они могли часами шептаться с Ходжаш, демонстративно выставив меня за металлическую стену с рельефами в другую часть Сектора, где по какому-то смешному совпадению акустики было слышно каждое слово (действительно, забавная «акустика»; еще один штрих к портрету юного героя: Солкин, сам того не замечая, выбалтывает, что подслушивал чужие разговоры. – R.)…
Под столом у секретаря – недалекой и по неофитски православно-агрессивной Верочки … стояла в мешковине голова статуи Сехмет из Карнака… Я предложил Ходжаш достать из-под стола Верочки массивную голову Сехмет и сделать ее памятником, символизирующим египетскую коллекцию… Когда готовую экс-позицию представляли директору, то уважаемая многими И.А. Антонова сказала следующее: «уберите отсюда эту морду»… Наверное, справедливо утверждение о том, что «рыба гниет с головы». Ведь основная проблема заключалась в том, что директор музея попросту не любила древнее искусство…
…человек продолжал сидеть во дворике и писать, не понимая того, что он пишет…
Сотрудница музея Елена Пищикова, иммигрировавшая (так у Солкина. – R.) в США, оставила правые хоры, принятые на хранения, в полном запустенье. Ходжаш в силу возраста и лени уже давно не поднималась туда… Среди вездесущей пыли остались ненужные книги, статьи и вырезки, грязные коробки и пустые постаменты от памятников… Статуя, обладающая очень красивыми греко-египетскими пропорциями и никогда не выставлявшаяся в египетском зале, стояла … в дальнем углу хор, покрытая вопиющим слоем пыли…
Слепок со знаменитого портрета царицы в натуральную величину … валялся на шкафах среди мусора, бумаг, разбитых ламп стиля «Сталин» и другой ерунды… Более счастливая судьба ожидала другой слепок – статую богини Сехмет… Я случайно нашел ее в грязи под книжными шкафами библиотеки Сектора… Одна из них с тех пор украшает мой дом, напоминая о той самой находке в пыли, не нужной никому, кроме меня…
Десятки лет до того здесь валялись слепки. Грязные, порой разбитые, никому не нужные… уникальные слепки, забытые, попранные, вышвырнутые из залов музея в 1969 году… Заслужили ли уникальные копии того, чтобы валяться после этого в пыли и грязи в подвале музея?
Сводный каталог египетской скульптуры собрания был полностью спутан и рассредоточен по нескольким ящикам около стола Ходжаш, огромного деревянного сооружения, на котором извечно громоздились горы бумаги, мусора, какие-то нужные и ненужные книги…
Ушебти вновь вернулись на хоры – фаянсовые, каменные, деревянные; восхитительные и ненужные одновременно…
Работы Берлева пылились в Секторе десятилетиями…
Коробка с фрагментами парика царицы была найдена … среди отбросов… Карточки … разлагались от старости, были ветхими, словно папирус; при прикосновении ящики с ними испускали облако серой пыли, которая не осаждалась часами…
…обширный внутренний двор музея, где скапливался мусор… помещение сектора, плохо освещенного, с вечно отваливающимися и стучащими плитками пола… саркофаги с мумиями и без, покрытые страшным слоем пыли и едва прикрытые пергаментом… разбираясь в бардаке… пытаясь отмыть от пыли голенищевские витрины… пытаясь спасти от участия в постоянных египтологических склоках и сварах…
…каверзная политика внутри египтологии… бросилась к полкам с заветными для нее книгами и, найдя подтверждения моим словам, яростно выказала мне свое неудовольствие… впала в ярость и стала с пеной у рта объяснять мне… пожав плечами я, негодуя, вернулся к своей работе… моей серьезной и значимой работой отчитывается перед дирекцией совершенно другой человек…
В итоге, стараясь не думать, я сделал эту механическую работу. Затем оформил грант на издание, – это считалось подвигом, потому что гранты в Секторе никто больше оформлять не умел… Книга была издана со всеми ошибками и без единой благодарности человеку, который все это собрал воедино («Приношу большую благодарность сотрудникам музеев, оказавшим помощь в работе над материалом» [Ходжаш С.И. Древнеегипетские скарабеи: Каталог печатей и скарабеев из музеев России, Украины, Кавказа и Прибалтики. М.: Восточная литература, 1999. С. 5]; чтобы «не думать», Солкину вовсе не нужно стараться: это его нормальное состояние; текст данного абзаца и особенно финальная реплика – еще одно яркое тому подтверждение, как и нижеследующая незатейливая побасёнка в духе посиделок «ассоциации Маат» со своим кумиром. – R.).
…я был еще старшим школьником… А ведь помимо топографии на мне уже тогда была вся иностранная переписка Сектора, переводы и масса других дел… Все изменения со мной согласовывались, что рождало особую, глубинную ответственность за каждый шаг, за каждое слово…
Ходжаш предложила мне заниматься с молодым человеком древнеегипетским. Я долго отказывался – мне вполне хватало работы в Секторе (читай: языком не владею. – R.)… Стыдно, в ГМИИ не нашлось человека, достойно владеющего древнеегипетским… Египтологом по сути своей она никогда не была, – древнеегипетского языка не знала… В какой-то момент, попавшись на нескольких … оплошностях, Ходжаш вообще отстранилась от работы в РГГУ, оставив ее мне, как египтологу… Она была всесильной, но как свидетельствуют источники, несчастной царицей. Я же был просто египтологом…
Именно тогда Ходжаш решила взять меня в Сектор на ставку. Свободной ставки не было, требовать ее и тем самым напрягать себя Ходжаш не хотела (совсем ничего не понятно; как это – решила взять на несуществующую ставку? а если уж решила – то почему не напряглась и не выбила штатное место для «музейного друга Витеньки»? нелепее этой разве что столь же «правдивая» байка Солкина про А.Е.Демидчика, который якобы «пытался любой ценой закрепиться в Москве», да так, что «аккуратно, исподволь, используя свое влияние на Ходжаш … сорвал очень серьезный международный проект», суливший ему московскую квартиру, о которой известно лишь то, что выделенные на нее голландскими спонсорами деньги «растворились» в Кабинете египтологии Г.А.Беловой. – R.).
Больше всего не хотелось услышать настойчивый звонок телефона, знак того, что я срочно потребовался ради какой-то глупости и что придется спустить вниз, с небес под землю… Ходжаш уже достаточно серьезно зависела от того, сделаю я ту или иную работу или нет… Ходжаш, сжав зубы, сдавала рубежи … старалась поощрить, что вызывало зависть у коллег… Ходжаш испугалась, поняла, … что я состоялся и что меня совершенно невозможно переломить так, как она переломила Ольгу, Ю.А. Савельева или секретаршу Веру Смоленкову… Ей не нужны были личности, «запретный город» требовал слуг, были нужны жертвы, чтобы создавать хоть какую-то иллюзию научной работы его повелительницы…
…у нас было много проблем, но честность была превыше всего, последняя кража датировалась 1947 годом (теперь датируется 2000-м, когда непереломленный страстотерпец и правдоруб Солкин умыкнул из ГМИИ рукопись О.Д.Берлева; а то пылилась там, никому не нужная; но Солкин «в меру своей рассудительности и жизненных ориентиров» нашел ей применение. – R.)…
Мне было предложено выбрать любой неопубликованный египетский памятник из коллекции, написать по нему аттестационную работу и представить ее ученому совету музея… У меня не было и тени сомнений (sic! – R.): великолепная голова, каменный скульптурный портрет жреца… Через пару месяцев корпения над книгами и каталогами сдал текст… Ходжаш была в ярости. «Я ничего не понимаю», – кричала она, держа рукопись в трясущихся руках… Еще через пару недель я представил доклад о скульптурном портрете принца Хаэмуаса на конференции в Институте Востоковедения, снискав большой успех (спрашивал; не помнят там об успехе Солкина, как и вообще о Солкине. – R.). В 2000 году расширенная версия доклада стала темой моего дебюта на Международном Конгрессе египтологов в Каире. В ярости Ходжаш тогда распространила слух, подхваченный моими врагами, что текст моей статьи, якобы, списан с неопубликованной работы О.Д.Берлева…
Порой случались совсем анекдотичные истории, когда, например, к ней для официального отзыва поступили две диссертации из Петербурга – А.О. Большакова и А.Г. Сущевского (уточню: шел 1997 год. – R.). «Читай, – предложила Ходжаш, – тебе полезно…» Когда обе диссертации были прочитаны, она предложила написать модели отзывов на эти работы. И это тоже было выполнено… Именно мои отзывы, лишь слегка переработанные для приличия, позже были подписаны начальницей и отосланы в Петербург. Было и смешно и горько одновременно (а что? неплохой анекдотец от 20-летнего недоросля. – R.).
Потом Ходжаш вредила мне, как могла, еще несколько лет. Вредительство было примитивным, по сути, ни на что не могло повлиять. Воспитавшая ее советская эпоха, когда подкидные письма и партийные связи играли хоть сколько-нибудь значимую роль, безвозвратно ушла в прошлое, как и она сама… Она и до сих пор обитает там, в подземелье. Увидев меня недавно на открытии выставки золота Меровингов, она, как и тогда, в девяностые, закусила в ярости уголок воротника платья и сбежала с торжественной церемонии…
«И в заключение – два негромких аккорда. Первый из них вызывает слезы, второй – тоже» (Венедикт Ерофеев. Моя маленькая лениниана).
Я уходил из музея и просто и трудно одновременно. Однажды, в конце рабочего дня я взял ручки и свои бумаги, свои книги и записи. Протер от пыли задние углы стола… Попрощался так, как я это делал все шесть лет. И навсегда закрыл за собой дверь, лишь через несколько дней сообщив Ходжаш, что больше не приду. Никогда.
Я по-прежнему очень люблю Дом на Волхонке… Эти строки – лишь фрагменты того, что я помню о музейных годах. Придет время и, если того захочет судьба, я расскажу больше (бр-р… – R.)…
